Первые минуты за рулем после возвращения в Киев заставили мое сердце забиться чаще от тревоги, причину которой я поняла не сразу: на дороге было слишком мало машин. Настолько мало, что подсознание напомнило: в последний раз мало машин здесь было в первые месяцы полномасштабной войны. Пришлось убеждать себя: нет, это не у нас здесь мало машин, это в Джакарте, известной невыносимым трафиком на весь мир, их было даже слишком много. 

Новые знакомые в последние дни звали нас возвращаться в разные места. На Бали. В Сурабаю. Бандунг. Но никто не предлагал возвращаться в столицу. Джакарту терпят или ненавидят, но продолжают здесь жить — потому что больше денег, чем здесь, нигде не заработаешь. Где, в какой стране такое видели, спрашивает на свободном английском профессор Сюзи Сударман, чтобы преподавателю с американским дипломом в университете платили 500 долларов в месяц? Вот ее коллеги и работают на китайцев, которые за наличные заказывают у них аналитические статьи.

Ada gula, ada semut, говорят местные — то есть, «если есть сахар, всегда наползут муравьи». Места возможностей привлекают желающих. В агломерации Джакарты живет столько же людей, сколько сейчас во всей Украине — тридцать пять миллионов. Куда бы мне ни хотелось поехать, на карте это выглядело крошечным отрезком, а на деле занимало не менее часа — если очень сильно повезет. К привычной азиатской экзотике — добровольным помощникам, которые регулируют движение на перекрестках за гроши, множеству скутеров, тотальному проезду на красный свет и переходам пятиполосных улиц «на характер», просто останавливая машины рукой, привыкаешь быстро (к тому же, здесь у меня еще и индийская «подготовка»). Смириться с тем, что полдня придется провести в дороге, — невозможно. 

Востоковед, один из немногих экспертов по индонезийскому архипелагу Антон Галушка-Адайкин знакомит нас с еще одним местным выражением: jam karet или «резиновое время»: о том, что все всегда постоянно без вариантов опаздывают. На час. На два. Иногда на пять. Это нормально. Здесь отдельные давки из скутеров, рассчитать дорогу точно, если ты не можешь пройти до точки назначения пешком — физически невозможно. Тротуары, к слову — роскошь отдельных центральных районов. Во всех остальных горожане привыкают как-то сосуществовать с транспортом в одной плоскости. А с временем — совсем в другой. Ускорить индонезийца невозможно, нужно просто глубоко вдохнуть и осознать: ты на другой стороне экватора. Жизнь здесь действительно течет иначе. Santai, как называют это местные, то есть спокойно, без нервов.

Фото: Ardiansyah Arsha

В редакции местного телеканала видим интерактивную карту землетрясений на архипелаге. И совсем рядом серьезную схематическую инструкцию: как реагировать на какую силу толчков. Для местных двух-трехбалльные толчки — это такое же привычное дело, как для нас снегопад (вот его как раз никто здесь не может себе представить, спрашивают: это что, как будто ты голову в морозильную камеру засовываешь?). Весь архипелаг расположен в тихоокеанском огненном поясе, где сконцентрировано 80% активных вулканов мира. Жизнь рядом с постоянной неудержимой стихией воспитывает некоторое смирение и избавляет от лишних амбиций. Это — я еще могу понять. А вот реклама копи лувак прямо на столе в местных новостях — уже за пределами понимания. Помните же наше маленькое зверько, которое заворачивает шоколад в фольгу? Копи лувак считается элитным кофе, зерна которого прошли дополнительную обработку в кишечнике зверька семейства мусангов — вот, собственно, лувака. Оставим за пределами этой колонки разговоры об этичности такого обращения с животными, но когда о гуманитарном кризисе в Газе с серьезным лицом рассказывает ведущая, под которой — реклама белых кофейных экскрементов маленького зверька — я не могу поверить ни в Газу, ни в ведущую, ни в какие-то стандарты качества в целом. Экономический кризис, объясняют мне, массовые сокращения. Это я хорошо понимаю, у нас у телевизионных и не только журналистов сейчас совершенно то же самое. Поэтому признаюсь, публиковать эту фотографию мне страшновато. Кому-то я могу подать слишком хорошую идею. 

Наверное, мало кого удивит после предыдущего абзаца, что очень трудно объяснить местным коллегам, почему идея посылать стрингера из Москвы в оккупированный Донецк в сопровождении российских военных, а затем валидировать их пропаганду размещением материала оттуда у себя на платформе, - плохая. Нам полчаса рассказывали о балансе мнений. Я спросила: а если бы, скажем, на Западную Новую Гвинею кто-то из иностранных (нидерландских, вот почему нет) журналистов поехал и рассказал, как они мечтают вернуться под власть Нидерландов — здесь, в Джакарте, это также воспринимали бы как баланс мнений? Нам пообещали пересмотреть материал стрингера из Москвы на предмет соответствия стандартам. У меня нет подтверждения, что сделали хотя бы это.

Бензин здесь, к слову, вдвое дешевле, чем в Украине. Но, конечно же, дотационный. На вопрос, почему индонезийские власти делают вид, что занимают между Киевом и Москвой нейтральную позицию, но последовательно отдают предпочтение российской точке зрения, дочь создателя современного индонезийского языка Тамалия Алишахбана отвечает: во-первых, россияне тратят большие деньги на соцсети. А во-вторых — продают дешевую нефть. Со здоровой демократией такие сделки несовместимы, но, в отличие от Европы, в Индонезии от российской нефти не откажутся никогда. Так же, как не отказывались от подводных лодок из Советского Союза. «Прабово хочет оружие, — говорит о нынешнем президенте Индонезии профессор Сударман и качает головой: — но он не понимает, какой ценой собирается его покупать...»